Компакт-диски

Записано в церкви св. Екатерины, Санкт–Петербург, февраль 2002 (2) и февраль 2003
Звукорежиссёр: Виктор Динов. Монтаж: Виктор Динов. Текст: Юрий Серов. Английский перевод: Сергей Суслов. Дизайн: Анастасия Евменова и Олег Фахрутдинов

Предисловие к полному собранию моих сочинений и краткое размышление по поводу этого предисловия Шостакович сочинил специально к своему авторскому концерту, посвящённому шестидесятилетнему юбилею. Композитор, являясь и автором слов, цитирует (слегка изменяя) пушкинскую эпиграмму „История стихотворца“, а затем перечисляет все свои многочисленные титулы, которыми Советская Власть щедро одарила его в последние годы. Удивительная, почти болезненная самоирония сквозит в каждом слове, в каждой музыкальной фразе. Через восемь лет, в „Сюите на слова Микеланджело Буонарроти", Шостакович скажет словами поэта: „…Мне не грозят роскошества обузы, / Ведь для меня давно уж нет здесь дел; / Я мантии страшусь, как Мавр — Медузы…". Вероятно, это небольшое „Размышление“ и есть попытка „скинуть мантию", расстаться с „обузой“ официального признания, тяготившего Шостаковича не меньше официальной травли тридцатых – сороковых годов.

Пожалуй, Антиформалистический раёк в его окончательной редакции можно охарактеризовать как одноактную сатирическую оперу или кантату. Жанр сочинения, безусловно, восходит к аналогичному произведению Модеста Мусоргского, а от него к народному райку — „театру картинок“. В начале двадцатых годов в Петрограде юный Шостакович мог видеть и слышать последних живых „раёшников“. По праздникам они показывали на улицах свои представления, в которых яркие, часто карикатурные изображения (картинки) сопровождались комическими вокальными комментариями.

Шостакович начал сочинять „Раёк“ в мае 1948 года. Это был непосредственный отклик на „Постановление Центрального Комитета Коммунистической Партии от 10 февраля“ и многочисленные собрания (продолжавшиеся иногда неделями), митинги и публикации в прессе, осуждающие деятельность представителей „антинародного, формалистического направления в музыке“.

Трудно переоценить всю болезненность удара, нанесённого Шостаковичу этими событиями. Автора „Ленинградской“ симфонии, поведавшей всему миру об ужасах войны и героизме советских людей, с громадным успехом исполнявшейся в десятках стран самыми выдающимися дирижёрами и оркестрами, безжалостно и безосновательно критиковали публично не только партийные деятели, но и коллеги композиторы, музыковеды и исполнители. Его называли композитором с „недоразвитым мелодическим даром", сочиняющим „отвратительные“ произведения, „какафонию“ и „заумь".

Шостакович был уволен из числа профессоров Ленинградской консерватории „по сокращению штатов“, его сочинения перестали исполнять крупнейшие советские оркестры. Композитор оправдывался, выражал „благодарность за критику“, обещал исправиться и заверял, что „будет пытаться создавать произведения, понятные и близкие народу“. Он пишет ораторию „Песнь о лесах“, ряд патриотических массовых песен, музыку к кинофильмам о войне. И… тайно работает над „Райком", в котором высмеивает своих убогих критиков и коллег, даёт волю едкой иронии и блестящему остроумию.

"Раёк“ — единственное крупное сочинение Шостаковича, написанное на собственный текст. Сюжет „Райка“ рассказывает о собрании „музыкальных деятелей и деятельниц“ на тему „Реализм и формализм в музыке“. Ведущий последовательно предоставляет слово для выступления трём ораторам. Сидящие в зале бурно приветствуют речи „знатоков“. В литературной основе текста лежат подлинные высказывания партийных лидеров того времени (несомненно сходство: Единицин — Сталин, Двойкин — Жданов, Тройкин — Шепилов), их характерные речевые интонации, даже неправильные ударения в словах.

В музыке „Райка“ большую роль играют различные музыкальные цитаты. Так, во время выступления Единицына и Двойкина постоянно звучит традиционный на подобного рода собраниях туш; слово Единицына во многом основано на мелодии народной грузинской песни „Сулико“, горячо любимой грузином Сталиным; в заключительном эпизоде речи Двойкина использован популярный кавказский танец „Лезгинка"; выступление Тройкина начинается с мелодии русской народной песни „Камаринская", а затем последовательно звучат интонации песни Тихона Хренникова из популярного кинофильма „Верные друзья", русская народная песня „Калинка“ и, наконец, в заключительной сцене с хором — знаменитые куплеты из комической оперы Планкетта „Корневильские колокола".

Первая редакция „Райка“ была готова к лету 1948 года. Шостакович тайно показал её лишь нескольким своим самым близким друзьям. Общественно-политическая ситуация хрущёвской „оттепели“ конца пятидесятых — начала шестидесятых годов позволила надеяться на публичное исполнение и публикацию сочинения и композитор закончил вторую, чистовую редакцию, расширив роль хора и подготовив ряд исполнительских ремарок и замечаний. Запрещение премьерного показа в 1962 году тринадцатой симфонии Шостаковича и ряд громких политических процессов в Советском Союзе зачеркнули надежды на концертную жизнь „Райка". По свидетельству близких друзей композитора, в своём окончательном виде „Антиформалистический раёк“ был завершён в 1968 году.

Спустя несколько десятилетий, характерные высказывания „героев“ „Райка“, их карикатурные образы уже не столь актуальны и вне исторического и политического контекста малопонятны слушателю. Нас же привлекает и интересует сама музыка сочинения, его яркая образность и фейерверк композиторских идей. „Антиформалистический раёк“ раскрывает неизведанные стороны личности Шостаковича, заставляет глубже понять его внутренний мир и творческую мотивацию, является ярким документом эпохи и свидетельством великого очевидца.

Весна, весна... на слова Пушкина — единственный законченный романс из задуманного нового пушкинского цикла. Светлая атмосфера, даже какая-то лучезарность сочинения (особенно в фортепианном сопровождении) во многом созвучны настроениям композитора весны—лета 1967 года: Москва ожидала премьеру второго Скрипичного концерта и „блоковского“ цикла, болезнь ненадолго отступила, самочувствие было превосходным.

Сюита на слова Микеланджело Буонарроти сочинена композитором в 1974 году, за год до смерти. На волне интереса к творчеству скульптора, вызванного пятисотлетием со дня его рождения, Шостакович обращается к сонетам Микеланджело и находит в его поэзии удивительно созвучные ему самому мотивы. Более того, пожалуй нигде так, как в этом сочинении, не ощущается личностный характер выбора стихотворений. Кажется, ничто не изменилось на земле за последние пятьсот лет. Всё так же „…есть к земным заслугам безразличье / На небесах…", так же „не нужны озлобленной толпе его созданья", всё так же „Мне сладко спать, а пуще камнем быть, / Когда кругом позор и преступленье: / Не чувствовать, не видеть — облегченье…".

Ещё одна характерная особенность „Сюиты“ - откровенность любовных высказываний, не свойственная в целом замкнутому и стеснительному Шостаковичу. (Только в своей юношеской работе — „Шести стихотворениях японских поэтов“ — композитор позволил себе быть столь же чувственным.) Восклицание, завершающее вторую часть „…О, сколько дела здесь для рук моих“ или страстная мольба „Любви“: „Дерзну ль, сокровище моё, / Существовать без вас, себе на муку, / Раз глухи вы к мольбам смягчить разлуку? / Унылым сердцем больше не таю / Ни возгласов, ни вздохов, ни рыданий. / Что вам явить, Мадонна, гнёт страданий / И смерть уж недалёкую мою…“ — безусловно явились отголосками огромного внутреннего переживания, в котором поэзия великого страдальца Возрождения соединилась с музыкой творца абсолютно другого времени и эпохи.

Драматургия цикла содержит вполне ясный и чёткий план. Вступление — „Истина“; следующие за ним три части „Утро“, „Любовь“ и „Разлука“ — размышления о личном счастье в его самых возвышенных проявлениях. Затем „Гнев“, „Данте“, „Изгнаннику“ - три эпизода повествующие о личности художника, о творце, которому „низость мстит от века“. Размышления о сути творчества — „Творчество“, „Ночь“ и, наконец, эпилог — „Смерть“ и „Бессмертие". Круг жизни замкнулся, что подтверждает и наличие единого музыкального материала, который прочно скрепляет „Сюиту“ в симфоническую по масштабу фреску.

Я словно б мёртв, но миру в утешенье

Я тысячами душ живу в сердцах

Всех любящих, и, значит, я не прах,

И смертное меня не тронет тленье.